Еду из визового центра, придумываю благодарственное письмо реальности за то, как она замечательно все разруливает, прихожу домой, а на коврике у входной двери лежит труп милого мышиного юноши, которого мне отдали на передержку. К плинтусам прилипли кишки, пол испачкан кровью. В моей комнате лежит крышка черепа и висящие на ней глаза. Черные и блестящие одним кружочком, там, где выглядывали из прорезей в шкуре и любопытно расширяли зрачки на семечку, остальной поверхностью белые и мутные, в какой-то соединительно-тканной пленке, и непривычно большие.
Брат его, судя по шороху за шкафом, еще жив. Охотничек, судя по торчащему из-под соседнего шкафа хвосту, тоже, забери его Дэвид Боуи... Никогда он на них не покушался при мне, а тут вдруг... Скучно ему, суке. И ладно бы сожрал...
Пол подмела, труп заморозила до возвращения хозяйки, кровь смыла. Теперь можно плакать.